Когда боги спят - Страница 43

— Может, в больницу позвонить? — предложил он. — Или в «скорую». Валентина Степановна совсем слабенькая, с палочкой отправилась…

— Нужно было не пускать! — огрызнулся Крюков. — Меня разбудить! Или на худой случай, выяснить, куда и зачем пошла.

Помощник достал телефон и направился в огород, на капустную грядку. Спустя некоторое время он прибежал и доложил, что полтора часа назад в городскую травматологию поступила старушка с открытым переломом ноги и в бессознательном состоянии, по приметам очень похожа на Валентину Степановну. На улице сильно подтаяло и было так скользко, что и здоровому-то человеку переломаться — раз плюнуть, поэтому Крюков наскоро оделся и вместе с Ефремовым побежал к почте ловить машину. Около получаса они махали руками всем проезжающим автомобилям, и Крюков физически чувствовал, что он опаздывает. Наконец кое-как поймали частника и приехали в травматологическое отделение городской больницы. Но там, в приемном покое, его будто нокаутировали, сообщив, что безымянная старушка только что скончалась, не приходя в сознание, и тело перенесено в морг.

Какая-то женщина в фуфаечке поверх белого халата проводила их к каменному сараю, отомкнула дверь и включила свет. Затык, возникший в гортани, будто черная, заразная болезнь, расплывался по всему телу, руки и ноги становились несгибаемыми, и все-таки Крюков перешагнул порог. Несколько обнаженных трупов лежало на железных столах без всякого покрова, источая страх смерти. Хотелось зажмуриться, но веки не закрывались.

— Ваша бабушка? — настойчиво спрашивал кто-то возле самого уха. — Что вы молчите? Ваша или нет?

От остывающего, безобразно и бессовестно брошенного старушечьего тела шел пар.

Он увидел лицо и мгновенно прорезался голос:

— Нет! Нет! Не наша!..

Или это Ефремов сказал вместо него? Крюков попятился назад, потом развернулся и чуть не наткнулся на стол с покойником. Худосочное, костлявое тело, огромный кадык на горле и открытые — косые! — Фильчаковские глаза!

Все остальное он помнил смутно. Неизвестно почему, из каких побуждений, откуда это вдруг взялось, всплыло в душе, но Крюков вроде бы пытался закрыть Фильчакову глаза, или только подумал сделать это. Однако ладони запомнили холод плоти, прежде чем чьи-то сильные, горячие руки выволокли его из сарая.

На улице он пришел в себя от того, что Ефремов протирал ему лицо мокрым снегом.

— Зрелище ужасное, — гудел его голос. — Ничего, Константин Владимирович, без нашатыря обойдемся… Я тоже чуть не сломался. Нет, я всякое видел, но тут…

— Там Фильчаков, — отчетливо произнес Крюков.

— Да нет его! — раздраженно сказал помощник, словно отвечал уже не первый раз. — Это старичок какой-то лежит.

— Я видел — он! Глаза…

— Ничего ты не видел! — вдруг грубо закричал Ефремов. — Ну все, хватит! Слюни тут распустил, пацан!

И тем самым будто ледяной водой окатил.

— Ты как разговариваешь? — встрепенулся Крюков. — Что это значит?

— Простите, Константин Владимирович, — тут же повинился он. — Что вы в самом деле? Ну так же нельзя!

— А где Фильчаков?

— В суд мед экспертизе, — помощник повел его с больничного двора. — Прокурор сказал. Поедем домой!

— Поедем, — сразу согласился он. — Главное, мамы тут нет…

Пока ехали на Шестую Колонию, Крюков почти освободился, отряхнулся от навязчивых видений, как отряхиваются от пыли, и все-таки в сознании осталось легкое и тайное убеждение, что косоглазый покойник на столе — Фильчаковский поскребыш.

Кочиневский с шахты Сибирской еще не приехал, но зато в соседнем дворе копошилась соседка. Крюков выскочил из машины и сразу же устремился к ней.

— Тетя Поля, а где мама?

Соседка отчего-то заскочила на крыльцо и взялась за дверную ручку.

— Что тебе? — спросила, пугливо тараща глаза, как ее внук.

— Я маму ищу! Ехать пора!

Он знал тетю Полю с раннего детства, сколько помнил себя. Сердобольная соседка жалела Костю и часто прятала в своей квартире, когда пьяный отец устраивал дебоши, и потом всегда радовалась, если Крюков приезжал к матери погостить, зазывала к себе, угощала и в шутку обещала отдать за него свою младшую дочь, которая еще училась в начальной школе.

Сегодня ее поведение обескуражило.

— Не знаю, где твоя мама! Не знаю! — спрятавшись за дверь, она выглядывала, словно боязливая птица.

— Вы же утром вместе ушли?

— Ушли…

— Где же мама осталась?

— На кладбище! — соседка затворила дверь и заложила засов. — Там ищи!

Только сейчас он вспомнил, что мать упоминала о кладбище, и, должно быть, поехала туда, чтобы попрощаться с могилой отца. В тот же миг он забыл о тете Поле и выбежал на улицу, но оказывается, Ефремов отпустил такси. Они снова вышли к почте и на сей раз голосовали около часа, пока не увидели подъехавший к дому микроавтобус — тот самый, что встречал в аэропорту.

Крюков отлично помнил место, где похоронили бригаду ремонтников, хотя бывал на кладбище и на могиле отца всего дважды — на похоронах и перед отъездом в суворовское. Искать было легко: всех погибших шахтеров хоронили на специально отведенном, почетном участке, в самом центре, и памятники ставили за счет шахты, по тем временам богатые, из черного мрамора, с эмалевыми портретами. По старой памяти он вошел через центральные ворота, по широкой дороге, завернул за каменную сторожку и сразу понял, что заблудился, и могилы не найти. Сотни черных надгробий распускались веером во все стороны, заполонив все проходы и дорожки, так что и наступить некуда. И само кладбище уже сползло со склонов холма и захватило все видимое пространство, став размером чуть ли не с город. Крюков забрел в это волнистое, черное море, покружил возле берега и выбрался на сухое. Среди могил не было ни единой живой души, если не считать воронья, будто чайки, плескавшегося над безбрежным простором.