— Зубатый, не зли меня! Я и по телефону тебе скажу — не хочу с тобой жить. Наш брак давно распался! И больше не звони!
— Я тебе не звонил! Позвонила ты! Она положила трубку.
Зубатый с яростью выдернул телефон из розетки, сел на пол и подумал вслух:
— Этого и следовало ожидать. Одни потери…
Но тут же вскочил, схватил мобильный и набрал номер Маши. И когда услышал ее, сразу почувствовал облегчение.
— Привет, засоня.
— Ой, папка! А я тебе звоню, звоню…
— В отъезде был, а там не берет. Ну как ты, рука моя левая?
— А ничего, пап, проснулась еще позавчера. Домой хочу — ужас! Первая мысль была…
— Сиди там пока, — отчеканил Зубатый. — Поправляй здоровье и бери пример со своего толстокожего мужа.
— Пап, как у тебя? Назначение получил?
— Да получил, все в порядке…
— На Химкомбинат? А то Арвий меня спрашивает. Хотел сменить направление в бизнесе, если ты будешь генеральным.
Намек был ясен: у зятя разгорался аппетит, должно быть, после детского питания решил поторговать ядерным топливом…
— Об этом по телефону не говорят, — урезонил ее Зубатый.
— Ну ладно, все равно слава богу! Вот с мамой что у нас?
Он не мог ей сейчас рассказывать о действительном положении вещей.
— Ничего, все наладится…
— Нет, вряд ли. Она звонила мне, о какой-то Лизе рассказывала…
— Есть там такая…
— Только о ней и говорит. Внука ждет… Это правда?
Он не хотел беспокоить и пугать ее, поэтому ответил походя:
— Это мамины фантазии…
— Я понимаю, что с ней происходит. Она сейчас как собака, у которой щенят утопили. Может кормить и вылизывать котенка, волчонка или даже поросенка. Это комплекс такой, невостребованные материнские качества…
— Ты у меня такая умная стала…
— Дура я полная, пап, — вздохнула Маша и тут же переключилась. — А ты куда ездил?
— На нашу прародину, в деревню Соринская Пустынь.
— Раньше ты ничего не говорил. Это где такая?
— Между Новгородской и Тверской областями. Там так здорово, нейтральная территория, забытый мир, мертвая зона…
— Как интересно! Приеду — свозишь меня?
— Обязательно!
— Ладно, пап, надо деньги экономить. У Арвия одни убытки… Я тебя целую!
Он всегда жалел, что Маша родилась девочкой…
После этого разговора он проспал до вечера и проснувшись, ощутил голод. К холостяцкой жизни он привык давно — пожалуй, с тех пор, когда был впервые назначен главой администрации области и Катя получила возможность ставить спектакли. После того, как из дому была изгнана прислуга, вообще приноровились обедать и ужинать на работе или в школе, но завтрак все равно оставался домашним, а поскольку вставали в разное время, то каждый готовил сам себе, чаще всего, яичницу с колбасой. Пища эта, как хлеб, не приедалась.
После ужина за одним столом с собаками он побродил по комнатам и задержался в своем старом кабинете, где хозяйственники под руководством Хамзата навели порядок. Только вот сейф с оружием поставили за книжный шкаф, можно сказать, на виду, что он не любил. Зубатый потрогал ручку, нашел ключи и открыл — вид карабинов и ружей неожиданным образом вдохновил — да что я сижу в этих стенах? На охоту! Сейчас, немедленно! А лайки услышали его мысли, увидели оружие — завизжали от радости, запрыгали и ринулись к дверям.
На сборы ушло четверть часа, за это же время подкатил Леша Примак — на такси. Второй джип, оказывается, сегодня после обеда велели передать в распоряжение Шумова, курирующего сельское хозяйство, мол, ему надо по проселкам ездить. В общем-то правильно, нечего экс-губернатору раскатывать сразу на двух, но ведь мог утром сказать? И защемило — потери, потери…
Можно было поднять Хамзата, но он так за рулем намаялся за эти дни, поди три тысячи намотал.
— Ладно, заводи мою старушку, — Зубатый отдал ключи от гаража. — Правда, в последний раз ее заводили лет пять назад…
Леша купил новый аккумулятор и все равно промучился около часа, прежде чем запустил двигатель «Нивы». С вещами и собаками кое-как поместились в непривычно тесной машине, и, когда тронулись, не очень-то разговорчивый телохранитель неожиданно спросил, как показалось, с подковыркой:
— Трудно от хорошего отвыкать, Анатолий Алексеевич?
— Трудно, — признался он. — Щемит на душе…
И за всю дорогу до охотхозяйства не обронил ни слова.
Чалов с егерями весь день гоняли лосей с собаками по чернотропу, устали и спать завалились рано. Зубатый сыграл подъем в половине первого ночи и заметил: мужики обрадовались, включили электростанцию, потом газ, начали что-то разогревать, накрывать на стол, несмотря на возражения.
— Лося нынче много, чужой пришел, — нашептывал простывший и охрипший Чалов. — Завтра ГТСку заведем и в тридцать четвертый квартал. На вырубах стоят. Нас прибыло, так загоном попробуем. Водила твой стрелять умеет? Или в загон его?
— В Чечне воевал…
— Значит, умеет, — с уважением заключил он.
А потом, когда выпили под строганину — лосиную вырезку, мороженую, мелко нарезанную и пересыпанную луком, Чалова потянуло на философию. Зубатый сидел среди этих, давно ставших близкими мужиков, слушал их суждения и впервые за последние два месяца чувствовал себя вольно. И позже, когда егеря ушли спать (дисциплину охотовед установил железную), Чалов вдруг разоткровенничался. Он никогда не лебезил перед начальством, а напротив, придерживался правила, что на охоте все равны, кроме него, начальника охоты, и Зубатый не раз получал от него нагоняй, если случалось, промахивался, стоя на номере или вовсе не успевал выстрелить.